Актер Илья Глинников рассказал о своих отношениях с отечественным кинематографом, с малой родиной и с самим собой.

Вот интересно: у тебя есть излюб­ленные гримасы и позы для фо­тосессий?

Я стесняюсь отвечать на этот вопрос...

Вот как! Когда ты в последний раз сам себя снимал на фотоап­парат или на телефон?

Никогда такого не делал. По мне, это дикость. 

А когда ты идешь на мероприятие или просто по улице, подбегают люди и начинают наставлять на тебя телефоны и фотоаппараты – это раздражает или нет? 

Это смущает, но не раз­дражает. Я же знал, на что иду, когда выбирал профессию. Хотя скорее она меня выбрала. 

Что тогда раздражает тебя в ра­боте, о чем ты не подозревал, ког­да в эту профессию шел? 

Ложь, зависть и лицемерие. 

А само кино, предлагаемые сце­нарии тебя не раздражают? 

Бывает по-разному. Ког­да я смотрю отечественные фильмы, то часто ловлю себя на мысли, что снято красиво, но непонятно о чем. Вот взять хотя бы вышедший в апреле фильм "Шпион" — я туда про­бовался и должен был играть главную роль, но не срослось (в итоге снимался актер Да­нила Козловский. – Прим. авт.). 

Фильм снят по книге Бориса Акунина, мне очень понравилось это произведе­ние. И работы для актера там непочатый край. Герой много­кратно меняется, очень инте­ресная у него дуга характера. И вот вышел фильм: картин­ка – супер. Хотя непонятно, почему наш русский лес вы­глядит как джунгли и Гитлер по скайпу разговаривает. Но про что этот фильм – я не по­нял. Есть у нас беда такая. 

У тебя были фильмы, которые ты можешь назвать проходны­ми, неудачными? 

Что было в итоге – не так важ­но. Могу сказать, что я в каж­дой своей работе выкладывал­ся и старался полюбить и лю­бил то, что делаю на данный момент. Впрочем, был в самом начале карьеры у меня один се­риал. 

Когда мне предложили, я учился на втором курсе ин­ститута. Сначала подумал: ну а что, я ведь для этого и пошел учиться на артиста. А на съем­ках понял, что это – не про­фессия. Я не этим хотел за­ниматься. И после этого опы­та перестал соглашаться сниматься в сериалах. 

Но у нас же известность и успех никакого отно­шения не имеют к ре­меслу. Можно быть известным и бездарным. Есть актеры, ко­торые снимаются, их знает вся страна, но их ни в один театр не берут. И есть проекты, где мы занимаемся искусством, а есть те, где зарабатываем деньги. 

Надо же кушать что-то. Я то­же это однажды понял. И вы­нужден был соглашаться на та­кие предложения. И тут главное – удержаться и совсем не опуститься, не начать майонез рекламировать.

Как ты сценарии выбираешь?

Переписываю их. (Смеется.) Например, вот недавняя ситу­ация. Мой друг принес сцена­рий, по которому хочет снять фильм. Предложил мне глав­ную роль. Я прочитал и ска­зал ему, что он голову сломает, снимая то, что там написано. Потому что язык там был аб­солютно не киношный. И сей­час мы вместе эту историю пе­реписываем.

То есть ты будешь соавтором?

Именно. Мы встречаемся со сценаристом, это близкий мне по духу человек. И для нас этот проект имеет большое значение. Или же я играл в спектакле "Третья смена" по пьесе Павла Пряжко в поста­новке Филиппа Григоряна. 

Очень простая история о тре­тьей смене в лагере, о детстве как таковом, о том, что оно не было такой уж счастливой по­рой, как принято считать. Это на самом деле обман, ложь. Де­ти порой бывают злыми, со­вершают поступки, о которых позже жалеют. В общем, в эту лагерную смену положена це­лая древнегреческая трагедия. Спектакль был номинирован на премию "Золотая маска". Вот это настоящая авторская работа, где деньги не важны, важно действо. 

1/4

При выборе сценария гонорар все-таки играет большую роль? 

Конечно. Мы либо занимаемся искусством, либо зарабатыва­ем деньги. Ты читаешь сцена­рий, понимаешь, что это. Но я сторонник авторских проек­тов. Если история нравится, то можно сниматься и за рубль. 

Скажем, был в моей жизни фильм "Туман" – военная дра­ма о том, как несколько ребят попадают из нашего време­ни в 1941 год. Работали за ко­пейки. Никто на этом проекте денег не заработал. Фильм по­казали по ТВ в День Победы, после минуты молчания, и его посмотрели многие. Мне по­том звонили учителя из шко­лы, друзья. Благодаря этому фильму и я посмотрел на вой­ну другими глазами.

Кассовые сборы влияют на са­мооценку актера? Радуешься же: вот, мой фильм посмотрели мил­лионы, и он срубил кучу денег.

На мои-то заработки коли­чество сборов не повлияет. В сборах один плюс: если твой фильм собрал много денег, то дело пахнет сиквелом. А зна­чит, возможностью продол­жить работу с той же компа­нией людей.

У тебя есть фильмы, которые пахнут сиквелом?

Сняли вторую часть "Тума­на", но меня не позвали. Ви­димо, решили, что я попро­шу много денег. (Смеется.) Помню, мне позвонил про­дюсер Максим Королев, го­ворит: "Илюх, хотим снимать вторую часть в Севастополе". Я сказал, что готов. А потом встречаю друга, который то­же там снимался, он говорит: "Я сценарий прочитал – по­чему там твоего героя нет?" А я и не знаю. 

Ты обиделся?

Обижаться не приходится. Рас­кисать нельзя. Да и смысл? Как говорится, хозяин – барин. К тому же следом мне предло­жили проект – съемки в Праге, и я бы по-любому во второй ча­сти "Тумана" не смог снимать­ся из-за графика. Так что все закономерно. Случайностей не бывает. Точнее, случайность надо заслужить. 

Раньше – бы­ло дело, обижался. По­лучилась сцена хорошая, а потом смотришь ки­но –порезали. И я очень переживал. А так нельзя. Иначе потом будешь ду­мать: чего стараться? Все рав­но все вырежут. И тогда – вон из профессии. Не получилось с "Туманом" – ладно. 

Кстати, в 9-м классе ты занял 1-е место по Тульской области в кон­курсе со стихотворением о Вели­кой Отечественной войне. 

Да-да, мама помогла мне тог­да второе четверостишие со­чинить. И посвятил я стихот­ворение дедушке. Его уже нет. Он был шахтером, а в то время шахтеров не забирали. Впро­чем, на шахте было не лучше, чем на фронте. Конечно, дед рассказывал мне о войне, но это были совсем другие исто­рии. 

Кстати, после того как я переехал из родного Новомо­сковска в Москву, мы с дедом не виделись 10 лет. А однажды мы с братом Владом отправи­лись в Новомосковск по делам и заехали к дедушке. Посидели, поговорили. Дед высох страш­но, кожа да кости, еле ходил. У меня комок в горле стоял. И я пообещал, что приеду через ме­сяц, привезу военные фильмы. И улетел в Израиль. И вдруг звонит мама: "Дед в реанима­ции". На следующий день он умер. 

То есть мы не виделись столько, наконец встретились, а спустя три дня его не стало. Выходит, он ждал меня, чтобы уйти? А я будто почувствовал это. В общем, я понял: время – самое дорогое, что у нас есть. У меня самая главная борь­ба сейчас – со временем. Хотя один знакомый мне сказал: "Ты не должен во­евать со временем. Нужно с ним дружить".

Скажи, а твое детство было счаст­ливым или как в "Третьей смене" – ложь и обман?

В моем детстве было все – сча­стье, ложь и обман. И оно свя­зано с Новомосковском. Рас­cветы, закаты, первая, конеч­но же, неудачная любовь – все было там. Я был очень неуго­монным, гиперактивным ре­бенком. До 5-го класса учил­ся на "отлично". Потом разо­чаровался в школе, все вдруг показалось неправдой... И же­лание учиться потухло. Тогда я и ощутил жизнь в красках. 

Пустился во все тяжкие? 

Можно и так сказать. После 6-го класса понесло, но после института я изменил свое от­ношение к образованию.

Когда ты бываешь в Новомосков­ске, то какие места посещаешь?

Еду к 13-й школе. Посижу один, по гаражам поброжу. Там я закурил в первый раз. Ребята тогда курили тонкие коричневые сигареты More. И мне предложили: на, затянись. А я спортом занимался – фут­бол, плавание. Какие тут сига­реты? Но поддался и попро­бовал. На следующий день ку­пил пачку. 

Потом стал таскать у родителей. Однажды ме­ня мама и поймала. Сказала: "Ну-ка дыхни". По башке по­лучил. Мама сказала: "Покля­нись, что больше не будешь ку­рить". Я поклялся и больше не курил. Был страх перед словом, данным маме. Потом уже взял­ся за сигареты в сознательном возрасте. Не курил в пост, по­том сорвался.

Ты подвержен стрессовым ситуа­циям? Переживаешь внутри себя или выплескиваешь эмоции?

Самое опасное – носить это в себе. Начинается самоед­ство. Чтобы решать такие проблемы, я начал вести днев­ник. Просто начинаешь туда писать, и становится легче.

Не боишься, что дневник может кто-то прочитать?

Конечно, хотя, заполняя его, подсознательно мы предпо­лагаем, что когда-нибудь его прочитают. Я дневник од­нажды потерял и очень испу­гался. Любому будет неприятно, если кто-то будет ко­паться в его вещах, смеяться над ними. 

У меня в детстве был ящик в столе, в нем я со­бирал всякие мои личные ве­щи – подарочки, вкладыши. Как-то мне на Новый год по­дарили "Сникерс". И у меня эта шоколадка долго храни­лась в этом ящике. И я думал: вот поеду на футбольный тур­нир – съем. Он придаст мне много сил. 

Ну и что же? Со­бираюсь на футбол, открываю ящик – шоколадки нет. Спра­шиваю: "Мам, где она?" И брат говорит: "Я съел, прости, я ду­мал, что он испортится". Так что у каждого есть свой пота­енный ящик, в который нель­зя лазать. В январе я ездил искать своего отца и опи­сал все свои пережива­ния в дневнике.

Прости, а почему ты вдруг ре­шился поехать на поиски отца? 

Мои родители расстались еще до моего рождения – так сло­жились обстоятельства, судьба развела. Мама его до сих пор любит. Не было дня, чтобы она о нем не вспоминала. И я гор­жусь этой любовью, их отно­шениями и чувствами. Оби­ды к нему у меня никакой нет. 

Так вот, я поехал и узнал, что папы уже нет. В 2006 году он ушел из жизни. Опять я опо­здал. Но узнал, в кого я такой. Провел ночь в комнате, где па­па жил последние годы жизни. До четырех утра глаз не мог сомкнуть. Листал его книги, посмотрел фотографии, среди которых, кстати, нашел свою. Потом отключился. Открыл глаза – с улицы ярко светило солнце. Вышел на балкон и понял, что это путь, который я должен был пройти. Что открыл в се­бе что-то новое. 

Родители твоего героя из "Интер­нов" тоже в разводе. 

Там другая ситуация. У Гле­ба Романенко все в шоколаде. Папа ему Range Rover подо­гнал, мама – главврач больни­цы. Думаю, когда жизнь ему хороший подзатыльник отве­сит, он многое поймет, перео­ценит что-то, изменится. 

Говорят, на эту роль ты пробо­вался четыре раза. Овчинка стоила выделки?

Была чистая случай­ность. Я приехал про­боваться в новый про­ект "Офис", выхожу, а меня окликает девуш­ка: "Здравствуйте, мы виде­ли ваши пробы – а не хоти­те и у нас попробоваться?" Сериал тогда еще назывался "Медики". Я сказал: давайте попробую.

Как менялось твое отношение к известности на протяжении работы над "Интернами"?

Если честно, никак. У артистов бывает такое, что сно­сит крышу от успеха. Моя крышечка вроде осталась на месте и нигде не протека­ет. Зато душа моя расщепля­ется на мелкие атомы проти­воречий, протестов, внутрен­них блужданий в поисках себя самого. 

На мой взгляд, нет ничего хуже, чем находиться в ситуации, где тебя все во­круг оценивают. Может, это кому-то и нравится, но не мне: я из-за этого замыкаюсь в се­бе. Я разделяю для себя про­странство друзей, куда мало кого пускаю, пространство работы и пространство все­общего обозрения. 

1/4

Ты помнишь, как приехал в Мо­скву? Было ли сложно? 

Да, было непросто. И я понял: самое главное в такой ситуации – не терять веру в себя. Если бы мне сейчас пришлось ехать в Москву и начинать с нуля, то я решил бы, что это нереально. Тогда я был совсем один, хотя были люди, кто мне помогал. Например, актриса Марина Голуб, которая занималась со мной, готовила меня к институ­ту, мой мастер Валерий Гаркалин, которому я безмерно бла­годарен за то, что помог мне творчески открыться. Еще Вла­димир Пресняков-старший. К этим людям я прислушивался и двигался вперед. 

В какой момент ты почувствовал, что крепко стоишь на ногах? 

Когда в 12 лет помыл маши­ну, заработал первые день­ги и ощутил всю сладость независимости и свободы. (Смеется.) Материальные проблемы – ничто по срав­нению с душевными. Навер­ное, я почувствовал уверен­ность, когда забрал в Мо­скву маму и брата. Это случилось еще до институ­та, до "Интернов". Близкие оказались рядом, и мне ста­ло спокойнее.

Как считаешь, ты в кино пришел надолго?

Точно знаю, что актерство – не последняя моя стезя. У ме­ня есть свое видение, ощуще­ние мира, и я чувствую в себе силы делать что-то свое. По­этому бывает, что я в чем-то не соглашаюсь с режиссера­ми. Думаю, если я возьму все в свои руки, то получится вы­сказаться по-настоящему. Многие публичные люди напря­гаются, когда в интервью начи­наются вопросы про девушек. Личная жизнь до той поры личная, пока мы не начинаем о ней говорить.

Интересно, девушки когда-нибудь говорили, что у те­бя взгляд хитреца и обман­щика?

По-моему, они все меня тако­вым и считают. Другое дело, что им это нравится. 

Читал в Интернете историю, ко­торая тебя прекрасно характери­зует: дама рассказывает, что шла с маленькой дочерью и та случай­но толкнула тебя – из твоих рук выпал телефон и разбился. Но ты, на удивление, не рассердил­ся, а очень ласково пообщался с ребенком.

Да, я выходил из института, и ребенок налетел на меня. 

И ты правда не рассердился из-за разбитого телефона?

Да какой там телефон – де­вочка меня чуть вместе с две­рью не снесла и уже сама лете­ла носом вспахивать землю, еле успел поймать, сам испугался. Так что привет ей и ее маме.